< Обратно

 

Сталинщина, мертвой хваткой,  державшая за горло многомиллионный советский народ своей безжалостной, кровавой рукой, дотянулась и до далекого Благовещенска – центра Амурской области.

Тысячи наших земляков безвестно канули в вечность в этой мясорубке. В их числе был и прокурор области – Михаил Яковлевич Асев.

Он был человек удивительной судьбы, с юношеских лет познавший нужду, не единожды побывавший за границей, встречался с известными нашей стране людьми.

Родился он в 1889 году в г. Белостоке Гродненской губернии, в семье служащего. Отца знал мало, поскольку тот в поисках лучшей жизни вынужден был искать счастья в Америке. Жил с матерью и дедушкой. Закончив 2 класса городского училища, стал готовиться к экзамену экстерном за 4 класса гимназии, но, не выдержав этого испытания, в 15 лет стал зарабатывать на хлеб, давая уроки грамоты простым людям.

В своей биографии он писал, что через своего учителя у него расширился круг знакомых. Выполнял его поручения по развозке революционной литературы, ходил на сходы революционно-настроенных рабочих, стоял большей частью в качестве сторожевого. Чувствовал себя революционером. В 1907 году его впервые арестовали и продержали в тюрьме 3 месяца.

Шли годы. В 1912 году поступил в Петербургский психоневралогический институт, основанный всемирным светилом – профессором Бехтеревым В.М., но после двух лет учебы уехал, в начале в Швейцарию, где по его мнению, был центр революционной мысли, а затем в Италию и там продолжил учебу в мединституте. Здесь же вступил в социал-демократическую партию.

В 1917 году, получив известие о февральской революции в России, срочно вернулся домой, поселившись в г. Проскурове (ныне г. Хмельницкий) на Украине, и в том же году вступил в партию большевиков. Активно вел агитационно-массовую работу против меньшевиков и бундовцев. Летом 1919 года советская власть в г. Проскурове временно пала. Смена власти едва не закончилась личной трагедией.

Строки из автобиографии: «…работая в Проскуровской больнице, заразился тифом. Однажды ноябрьским утром ко мне в комнату пришли три белогвардейских офицера и больного увели в контрразведку, а через 3 дня отправили в тюрьму. Через несколько дней направили в Одессу. Этот путь в 3 недели никогда не исчезнет из моей памяти. На полустанках, занесенных снегом, чаще всего к вечеру, меня вызывали, приставляли дуло к затылку, а затем говорили: «Ладно уж, завтра». В эти дни я весь поседел. В эшелоне начались заболевания, и меня, как доктора, часто под конвоем направляли в разные вагоны и теплушки. Только поэтому, я считаю, меня не расстреляли».

Сразу же после освобождения Одессы Красной армией в феврале 1920 года Асев М.Я. окунулся в бурный поток новой жизни, приступив к работе в качестве заместителя заведующего агитационно-пропагандистским отделом губкома партии и по совместительству зав. Центропечатью. Председателем Одесского губкома ВКП(б) в то время был Я.Б. Гамарник – будущий заместитель председателя РВС СССР. Здесь же, рука об руку с Асевым работал будущий писатель И. Э. Бабель, руководивший одним из отделов  печати (впоследствии репрессирован).

С мая того же года Михаил Яковлевич – сотрудник экономической делегации РСФСР в Италии, где работал до марта 1922 года, а затем был откомандирован в Москву.

В 1923 году направлен на партийно-массовую работу. Из протокола № 10 заседания оргбюро ЦК Российской Компартии (большевиков) от 1 июня 1923 года:

«Слушали: доклад комиссии об усилении агитаппаратов работниками.

Постановили: отозвать в распоряжение ЦК для направления на агитационно-пропагандисткую работу в провинцию т.т. Асева, Зайцева, Егорова.

Секретарь ЦК Рудзутак».

С 1923 по 1926 год он работал в Тверской губернии, вначале зав. организационным отделением президиума горисполкома, затем помощником прокурора губернии.

С 1927 года он заместитель губпрокурора, а позже прокурор Оренбурского округа. После его ликвидации в 1930 году направлен прокурором г. Ульяновска.

Из личного дела: «т. Асев М.Я. зарекомендовал себя среди рабочей массы с самой лучшей стороны и пользуется большим авторитетом. Против его использования во внешней работе ячейка не возражает». Так по решению ЦК ВКП(б), в 1931 году он был откомандирован в Монголию в качестве председателя акционерного общества «Стормонг». Весной 1932 года по решению Наркомвнешторга командирован в Иран в качестве инспектора, а затем юристконсультом торгпредства в Тегеране. В декабре1935 года вновь вернулся на работу в прокуратуру. На этот раз по рекомендации ЦК ВКП(б) направлен Приморским областным прокурором, а с мая 1936 года – прокурором Амурской области.

С позиций сегодняшнего дня трудно объяснить длившееся годами перевоплощение профессионального врача в юриста, коммерсанта и наоборот. Он был гражданином, убежденным партийцем: «В оппозиции я никогда не состоял, примиренческой позиции не занимал, никогда не колебался. Для меня решение ЦК было и есть всего выше!» (из автобиографии). Генеральная линия вращала миллионы «человеческих винтиков», безраздельно и властно распорядилась его судьбой и жизнью.

Тучи 37-го уже бежали по небу. В мая того же года в УНКВД на Асева была заведена агентурная разработка. Причина? Она проясняется в записке одного из начальников этого ведомства: « Асев – облпрокурор, по целому ряду дел отказывал нам в даче санкции на арест, несмотря на бесспорные доказательства о контрреволюционной деятельности лиц, проходящих по этим материалам».

Примерно в то же время последовал новый удар, на этот раз от своих товарищей по партии. На очередной областной партконференции, где обсуждалась его кандидатура в члены обкома ВКП(б), один из них попросил его уточнить, как это ему удалось в 1919 году остаться живым, попав в руки белогвардейской контрразведки? Его товарищи, пропитанные духом подозрения и классовой ненависти ко всему, что не укладывалось в их разум, готовы были пойти на крайние меры.

Его душевное состояние можно понять из содержания письма тогдашнему краевому прокурору Чернину, датированному 25.03.1937: «Я ходил на конференции как загнанный зверь, как прокаженный. Все мои товарищи, которые еще вчера со мной говорили, советовались, делились впечатлениями – сейчас не узнают меня, проходят мимо. В первый момент я был на грани небытия, но только большевистское сознание, что я принадлежу не себе, а моей партии, с которой я прошел всю свою жизнь, остановило меня от глупости и малодушия. Мне тяжело. Я не жду от Вас никакой помощи, ибо никто помочь в этом не может. Разве я сумею сейчас представить на бюро десяток справок, которые бы подтвердили каждый мой шаг в 19-ом году! Ведь я всегда считал себя человеком, которого все знают, все верят, которому не надо никаких бумажек. Ведь партия посылала меня три раза за границу, пропускала через самые строгие комиссии, почему же сейчас я потерял доверие? Я боюсь одного – потерять веру в самого себя. Ведь это страшно, поймите, я одинок. За все время только секретарь обкома т. Иванов, такой простой, такой чуткий человек, нашел время позвонить мне. Он своим чутьем простого рабочего человека понял, что мне тяжело, тяжело как может быть человеку, который чувствует, что между ним и его партией, с которой он связан всем своим существом, дыханием, мыслями, желанием, легла какая-то невидимая тень».

Чернин, как мог,  поддержал коллегу, послав ему телеграмму следующего содержания: «Получил ваше письмо. Единственный товарищеский совет – оставаться большевиком, трезво оценивать все происшедшее. критика, самокритика помогает даже в тех случаях, когда она доставляет отдельным товарищам временные неприятности».

Гроза репрессий уже стучала в окно. В августе 1937 года был арестован Чернин. Через месяц – секретарь обкома Иванов В.С. Посыпались градом аресты партийно-советского руководства. Не мудрено, что имя Асева при творящемся беззаконии замелькало в протоколах допросов. На столе начальника УНКВД Говлича появился документ следующего содержания: «Асев уволен из прокуратуры. Имеются сведения, что он работал с врагом народа Гамарником, развалил прокуратуру. Надо выяснить его участие в белой армии. Вообще, хороший тип. Прошу заняться. В его разоблачении должны помочь работники прокуратуры. Учтите, он хороший друг Чернина».

Теперь вряд ли мы узнаем все подробности тех драматических событий, но доподлинно известно, что в конце сентября 1937 года он по указанию прокуратуры СССР отстранен от должности и затем органами НКВД Михаил Яковлевич был задержан в октябре 1937 года в г. Иркутске. Возможно, что он пытался попасть в центр, наивно полагая, что сможет в высших инстанциях доказать свою преданность Советской власти.

Его доставили в Благовещенск и 15. 10. 1937 года арестовали по подозрению в связях с врагами народа и за дискредитацию революционной законности. Обком партии, получив депешу из органов НКВД об аресте беглеца, не преминул срочно откреститься от своего единоверца по партии, исключив его из своих рядов, как врага народа.

Такова была плата за преданность большевика идеям коммунизма. Не оставалось никаких надежд на восстановление справедливости. Бремя лжи, травли, пароноидального навешивания ярлыка отщепенца, оказалось слишком тяжелым для его плеч.

В день ареста он ступил с этой ношей на первую ступеньку лестницы в никуда.

Страшным, невероятно противоестественным было восприятие того, что его, вчерашнего врача, интеллигента, свободно владеющего 6-ю языками, дипломата, исколесившего полмира, наконец, главного областного стража закона, ожидал темный каменный мешок внутренней тюрьмы УНКВД с его горемычными, как и он, обитателями и их беспощадными стражами.

И разве не аномален тот факт, что постановление на арест прокурора области подписал помощник оперуполномоченного сержант госбезопасности? И никаких сведений о допросах в течение почти 5 месяцев. А затем допрос, датированный 12.08.1938 года, сразу на 36 печатных листах, с полным признанием своей вины по знакомой уже схеме. В какой-то момент он нашел в себе силы отказаться от показаний, выбитых на допросах.

Конечно, в деле его заявлений, актов и т.п. нет. Они уничтожены. Подшивалось только то, что годилось для обвинения.

Например, полный том копий допросов других «участников заговора».

Была у него затаенная мысль поколебать следствие на суде, отказавшись от признательных показаний, объяснив их истинную причину, но случайно оброненная в камере фраза стал достоянием провокатора, и следователи сделали все, чтобы «обломать» строптивого прокурора. А могли они это делать мастерски.

Вот одно из свидетельств того кошмара: «На первых допросах Асев и Неймарк (дипломатический агент НКИД) виновными себя не признали, категорически отрицали свою причастность к троцкизму и к какой-либо подрывной работе. Я утверждаю, что «признательные» показания Неймарк и Асев дали после того, как были жестоко избиты Кирюхиным. Я это говорю потому, что лично видел, как он их избивал и также слышал крики избиваемых» (Филимонов).

А вот что поведал один из очевидцев Гультяев о камерах для подследственных:

«…Обстановка для арестованных была ужасная: в следственных камерах управления их было набито битком, даже сесть им было негде. Многие из них на допросах избивались, после чего возвращались в те же камеры и, конечно, рассказывали о побоях. Измученные физически и морально, арестованные, не дожидаясь побоев, «признавались», что являются участниками антисоветской организации».

В одной из печально известных камер, рассчитанных на 15-20 человек, набивалось до 150-200 человек. Выжившие до утра подписывали все, что им подсовывали. Язык не поворачивается называть следствием эту чудовищную экзекуцию.

Слабые попытки прокурора области добиться истины от  следствия успеха не имели, ибо Закон, носителем которого он является, надолго замолчал. Его подменили удобоваримыми постановлениями ВЦИКа и приказами НКВД СССР.

Надо отдать должное Михаилу Яковлевичу в том, что он, несмотря на зверские пытки обвинения в шпионаже в пользу Японии упорно не признавал, хотя каждая часть ст.58 УК РСФСР, вмененная ему в вину (их было 6), грозила смертной казнью. Он как юрист понимал это, но честь была дороже жизни.

28 марта 1938 года был последний день следствия, и он при проведении очной ставки с секретарем областного комитета ВКП(б) Ивановым В.С вновь нашел в себе силы отвергнуть обвинение в шпионаже. В тот же день ему было объявлено об окончании следствия. Он заявил ходатайство о  приобщении к материалам дела докладной записки на имя прокурора СССР о состоянии ревзаконности в Архаринском районе и даче дополнительных показаний, опровергающих материалы следствия, о его якобы шпионской деятельности. Никакой реакции на это законное требование от оперуполномоченного Кирюхина, занимавшегося этим делом, не последовало. И докладная к делу не приобщена.

На второй день Говличем было утверждено обвинительное заключение. В нем содержался букет обвинений: бывший прокурор области Асев – враг народа, японско-германский шпион, участник правотроцкистского заговора, покушался на свержение Советской власти, инструктировал повстанческие кадры в Архаринском районе, ожидал японскую интервенцию и т.д.

Через день, 31 марта 1938 года военная коллегия Верховного Суда СССР под председательством печально известного диввоенюриста Никитченко за 15 минут порешила судьбу прокурора области, предав его смерти.

Его участь разделили многие руководители области  высокого ранга. Все они были детьми нового строя, пестовали его, свято верили лозунгам режимного государства и партии…

В 1957 году дочь Асева М.Я. – Киселева И.М., проживавшая в г.Москве, обратилась с заявлением о реабилитации отца. Выводы вновь проведенного следствия начисто опровергли ложь, стоившую ему жизни, и он был реабилитирован посмертно.

                                                                                                                       Ветеран прокуратуры Амурской области

                                                                                                                                    старший советник юстиции

                                                                                                                                                В.П. Макий