Т. Самойлова
Шепалов Тимофей Пименович должен был погибнуть по меньшей мере трижды: от голода, на фронте или от руки зека. Однако он жив. Он должен был десять раз десять слететь со своих постов, однако – ни одного взыскания многие годы. Уцелел, выжил. Как говорит сам Тимофей Пименович, «прошел между дождичком». А как прошел, об этом расскажет он сам.
Я амурский. С 23-го года. Это сколько мне, значит ?.. Уж пора стареть, но так неохота!
В Октябрьском районе жил. Помню коллективизацию 32-го, как все в колхоз забрали – и корову, и коня, даже ухваты. Курей, инструмент столярный… Ничего не оставили. мать кричала: «Чем детей кормить?!».
Переборщили (тогда говорили «перегибы»). А потом все стали назад раздавать.
В 33-м летом голод начался. Мать работала. Ей давали в день миску супа без хлеба. Вот мы вместе и ели, я к ней прямо на работу приходил, чтобы поесть. А сестра к отцу на работу ходила. Идешь к матери, а на дороге трупы. Детских много. Почему-то их долго не убирали. А вдоль забора рядами сидят голодные с опухшими ногами и воют. Страшно.
А позже мать еще ходила по дворам. Очистки картофельные собирала и лепешки из них делала. Как-то напекла, а я не удержался – украл одну и съел. Она пересчитала – давай меня веником гонять. Ну, а я обиделся. Пошел во двор в трусах и рубашке, встал в сугроб и думаю :»Замерзну! Из-за какой-то ржавой лепешки меня побила!» Мать потом спохватилась – меня нет. Выскочила во двор, я уже весь синий. Домой привела, а у меня ноги по полу стучат, как мерзлая картошка.
Лечила потом. Заслонку деревянную от русской печки нагреет и ставит на нее ногами. Жжет – терпения нет. Ору! Ну, ничего, зато обошлось.
Перед войной пошел в речное училище (тогда водный техникум), но через несколько месяцев во всех учебных заведениях отменили степендию, да еще надо было 150 рублей за обучение в год платить. Ну, а я что? Жили бедно. Бросил.
В 41-м отправили в Благовещенское училище (нынешнее ДВОКУ), через семь месяцев присвоили звание лейтенанта. Из двух тысяч только семерым лейтенантов присвоили, остальные вышли младшими лейтенантами.
Сразу попал в самое пекло – под Сталинград. До места боев ехали полмесяца в теплушках. Зима. Хабаровское училище едет в шапках, а мы в буденновках.
Прибыли в округ, получили предписание – и на попутках за полком. Никакого сопровождения. Доверяли. Ну, как же – такой патриотизм был! Самый настоящий.
Приближаться стали, смотрим, а по обочинам дороги трупы валяются. Один лежит совсем голый, и вилы в него воткнуты. Видно население наше немца порешило. Жутко. Вот ведь, думаю, какое дело. Может, и меня вот так где-нибудь разденут и вилы воткнут… Дальше больше. Валяются тела мерзлые и наших, и немцев. Но бежать назад и мысли не было.
А потом пришел в свой взвод. Солдаты замерзшие. Кругом степи, не деревца. Один бурьян. Чтобы согреться жгут скаты. Все черные, как черти. Только зубы и глаза блестят. Есть нечего. после обстрела лошади убитые валялись. Полском подберешься, кусок мяса вместе со шкурой отрежешь, снега в ведро нагребешь, туда это мясо. А там песок и всякий мусор. Что говорить! Аж на зубах скрипело. Ешь, а с души воротит.
Обозы-то отставали. Не успевали за наступлением. Вот и перебивались. Когда повезет, немецкий ранец с убитого возьмешь. А там у них и спирт, и колбаса с салом и булочка. И зубная щетка, и пилка для ногтей. Ну, они к войне готовились, конечно. Этот у наших был вещмешок с сухарями да гороховый суп в порошке. Вот если кухню подтянут – там и борщ, и каша с мясом, и сто граммов каждый день. Обозы дней на пять отстанут – так потом сразу пол-литра дают.
Так вот, пришел я в свой взвод. Командир, а сам – паца-а-а-ан…18 лет! Солдаты мне трехлинейку со штыком сразу нашли, патронов в карман насыпали.
Чего я в первом бою не навидался! Зима, все мерзлое, не окопаться. Ни бугорка. Схорониться негде. Ползешь, за трупы прячешься. Темно, ничего не видно. За одного схватился – вся рука в липком, тягучем, не отодрать. За другого – а он еще живой, хрипит. Ой, Боже ты мой! Нагляделся.
Вокруг Сталинграда стягивались три кольца, три эшелона. Мы шли в третьем, уже сплошь по мертвым. Ужасно. Там и крик, и рев, и мат и «За Родину!», и «За Сталина!». Запах каленого железа и паленого мяса. короче, генеральное наступление на Сталинград было кошмаром.
Там, во время наступления, наконец-то добыл я себе немецкий автомат вместо трехлинейки. У некоторых наших были ППШ с круглыми магазинами, а у немцев – рожок. Натолкаешь таких рожков за голенище – и вооружен до зубов. А наш круглый – куда с ним? Тяжелый, телепается на поясе.
Когда ранило меня, отправили в медпункт. Вытащили из ноги осколок. Безо всякого замораживания, без новокаина, без ничего. Там осколок торчит, а меня санитары за ноги – за руки держат. Ну и вытащили прямо наживье. Боль – как будто всего на куски режут.
Потом десять дней в медсанбате – и, прихрамывая, опять в свое подразделение. Елки зеленые! Только подлечили – меня после этого в первом же бою контузило. Перепонку в одном ухе разорвало. Если бы свои на плащ палатке не утащили, немцам бы достался. Очнулся в медсанбате, а голова гудит, перед глазами какие-то бабочки летают, все плывет. Контузия, в общем. Губами шевелю, звука нет. Но через 20 дней снова назад. Конечно, голова еще болела, но какое там! Наступление полным ходом идет, а я же командир!
А еще было третье ранение, когда хотели ногу отрезать. Я прямо с операционного стола сбежал. И обошлось. Хотели отпуск дать, а я как раз получил письмо и узнал, что отца на фронте убили и двоих братьев двоюродных. Вот я и уперся: никуда не поеду, буду бить этих гадов. Попал на Харьковское направление, повоевал, снова ранили, после этого списали.
Теперь вот четыре нашивки на пиджаке : две желтые и две красные. Это значит, что два ранения тяжелые, а два полегче. А вот еще медаль «За отвагу», самая дорогая для меня. За то, что «языка» притащил.
В 43-м вернулся в Екатеринославку, работал в школе военнруком. А потом обком партии дал путевку в юридическую школу. Работал в прокуратуре Октябрьского района, два месяца в Комсомольске – на - Амуре, в конвойных войсках. Но отсюда я быстро сбежал. Ну его – за зеками по лесам гоняться. По морям, по топям. Там комары с палец, а если в мох лег, то тут же накроют – и не видать. А зеки по 150 человек сразу убегали. Думаю, немцы на фронте не убили, так здесь зеки убьют. Уехал в Ленинград, в школу МВД. И юридический институт заочно там же закончил. Сразу два диплома получил и вернулся в свою Екатеринославку.
Когда в прокуратуре работал, часто в зонах бывал. С уголовниками нужно знать, как себя вести. Попробуй-ка с ними по-честному. У нас один прокурор через всю зону до вахты бежал с криком: «Караул, спасайте!». А за ним зеки с заточками гнались.
Но это потом уже, а сначала, когда работал в районе, тоже много чего увидел и узнал. От села к селу добирался пешком, потому что ни коня, ни машины.
Как-то шел, темно уже было. Вдруг волки. Ох, я от них и бежал! Уже клацанье зубов слышал. Сердце в пятки уходит. Хорошо, что деревня рядом была, а если бы чуть подальше, точно разорвали бы. И оружия никакого нет. Только в 60-е стали выдавать «Макарова», а тогда шел 48-й.
Главное, что прокурор в конце 40-х никакой поддержки от партийных органов не чувствовал. Не уважали нас, старались подмять. Прокурор как бельмо в глазу. Везде лезет со своей законностью. Вот и зажимали нашего брата. Ни квартир, ни зарплат. Заврайфо получал 140 рублей, а прокурор – 110.
Да еще и позорили нас. Разные были руководители-коммунисты, но мне не повезло с секретарем райкома. Ничего слушать не хочет. Нужно было выполнять план по поголовью, он распорядился : «Всем членам райкома ехать по районам, покупать телят». Я говорю: «Да люди же засмеют, если узнают, что прокурор телят покупает!». А он: «Иди и покупай. Ты такой же член райкома, как все».
И вот бросил я все дела, поехал. Закупил 95 голов, привожу, в колхозе говорят : «Нам не надо». А куда я их повезу? Они же маленькие, им молоко нужно. Пригрозил как прокурор – взяли. Ну что? Помещения нет, куда-то их там запихали, через несколько дней половина сдохла. Председатель колхоза написал жалобу в область. Оттуда мне распоряжение: разбирайся сам.
Поехал опять к тому же председателю. «Ну что, -говорю, - ты выполнил распоряжение прокурора, а я – партийного секретаря.Ты же сам коммунист, все и так понимаешь». Списали убытки, вот и все. Кто вредитель? Получается, секретарь райкома. И это его ничему не научило. Без конца у него одно и то же: «Надо понимать сельское хозяйство. Надо план выполнять». А какой ценой? Дошло до того, что ученикам в школе велели принести на приемный пункт по курице и по десятку яиц. Все поголовье увеличивали! Вот из-за этого и были у нас в райкоме неприятные разговоры.
Или вот – приехали мужики из другого района покупать по дворам телят, а секретарь расшумелся: «Поголовье сокращают!». И велел милиционерам отобрать у них документы и задержать. Я пришел, всех выпустил. Давай меня распекать! Я объясняю, что нельзя идти против закона, все приезжие правильно делали, задерживать их не за что. А они: «Есть предложение объявить выговор». Обозлился я, накопилось за годы нашей войны с таким руководителем. «Эх, - говорю, - был бы в руках автомат, всех бы вас здесь покосил!». Что тут началось! Начальство понаехало. Тягали по всем кабинетам: «Ты у нас вообще больше нигде работать не будешь!».А я говорю: «Только попробуйте! В ЦК поеду, про все ваши «подвиги» расскажу. Про то, как прямо по стерне сеяли. Посеяли 2,1 центнера зерна на гектар, а собрали полтора. Это не вредительство?!». В общем, выговор мне не дали, с работы не сняли, а повысили. Перевели в областную прокуратуру. Там до пенсии здесь и доработал.
Я думаю, мы от других стран отстали лет на сто из-за этих дурацких планов по мясу да поголовью. Ради галочки на нарушения шли. Так тяжело на сердце было, когда все это видел! Ведь дурость, ведь во вред!
Когда я уезжал из своего Октябрьского района, мне секретарь райкома, с которым столько воевали, сказал: «Горячий ты, Тимофей Пименович!». А я был зубастый, потому что закон отстаивал. И если бы тогда все по закону жили, то сегодняшнего бардака не было бы.
